Небесная лестница Майлса

В последнем выпуске «Времени джаза» Дмитрий Савицкий посетовал на то, что в майском номере «Даун Бита» нет ни слова о сегодняшнем юбилее Майлса Девиса, родившегося 25 мая 1926-го. Сегодня ему могло бы быть девяносто. Но ведущий джазовый журнал, почему -то прошёл мимо этой темы, хотя в его апрельском номере была очень подробно освещено такое событие, как ожидавшаяся премьера фильма “Miles Ahead”, свежего байопика про жизнь великого музыканта, точнее свободная фантазия на тему его жизни. Видимо тут не ничего личного, просто бизнес. Маркетинг превыше всего. Свежий продукт должен быть доставлен в массы, не взирая ни на что. Что же до юбиляра, так о нём вряд ли можно написать нечто новое, такое, что могло бы вызвать массовый интерес, вновь превратив его имя в источник вожделенного спроса…

И действительно, ведь всё лучшее о Майлсе давно написано, в том числе и им самим. Весьма интересную мысль по поводу рождения будущего гения высказал в своё время джазовый публицист, афроамериканец Леруа Джонс, ака Амири Барака:
…«Одни рождаются в рубашке и проплывают по жизни в тепле и уюте, другие - с серебряной ложкой во рту, и всегда сыты и довольны. Третьи всю жизнь мучаются, потому что родились с чем-нибудь очень странным в руках. В руках, которые люди потом станут называть золотыми. Так, Паганини родился со скрипкой, Чарли Паркер - с саксофоном, Джими Хендрикс - с гитарой. Майлз Дэвис, Черный Князь Джаза, великий музыкант, композитор и трубач, появился на свет не с золотой трубой в зубах или пачкой волшебных нот в руках. Маленький, слабый здоровьем Великий Человек, родившийся 25 мая 1926 года в добром старомодном Аалтоне, штат Иллинойс, крепко, как Иисус, держал в немощных своих ручонках Лестницу в Небо». /Амири Барака. «Майлс Девис, Стремительный взлёт», журнал «Америка». 1985 г./

Вот по этой лестнице ему, родившемуся в семье процветающего дантиста в ту пору, когда США ещё сотрясали конвульсии расизма и сегрегации и предстоял долгий и нелёгкий путь. На этой дороге его поджидали любовь и ненависть, взлёты и падения, слава и грязные сплетни. Но главное, его всю жизнь преследовала горечь от сознания того, что каким бы великим музыкантом ты не был, в Америки чёрный цвет твоей кожи был словно пожизненный приговор.  Он хотел воплотить в жизнь мечту своего деда, Майлса Дьюи Девиса первого, который, говоря о расовом равноправии всегда повторял, что для рояля важны как белые, так и чёрные клавиши. И только играя на всех этих клавишах, можно создать великую музыку. Поэтому Майлс Девис, полное имя которого было Майлс Дьюи Девис третий, так хотел стать не просто великим музыкантом, но и доказать Америке, что надпись «Только для белых»- приговор самим белым…

Парадокс заключался в том, что лучшие свои вещи Майлс Девис создал в творческом союзе с белыми музыкантами. С аранжировщиком Гилом Эвансом он открыл кул.

С пианистом Биллом Эвансом создал метод ладовой импровизации. 

С другим белым пианистом, Джо Завинулом, выходцем из Австрии, он подарил миру джаза фьюжн.

 А последние его проекты очень украшал сопрано саксофон ещё одного Билла Эванса, полного тёзки Билла-пианиста.

Думаю, что, когда в 1987-ом Майлса пригласили на обед к президенту США, где присутствовали многие представители тогдашнего политического истеблишмента, Майлс должен был ощутить нечто вроде момента истины, нечто вроде триуфа, означавшего отмену того мерзкого запрета «только для белых»…Однако он весьма трезво смотрел на всю эту показуху, которую потом назовут странным словом политкорректность. Обед, на который Майлса пригласили, президент Рейган и его жена Нэнси устраивали в Кеннеди-центре в честь Рея Чарльза и других выдающихся людей, которым присудили премию «За достижения всей жизни». Майлс отправился туда вместе с его женой Сисели, чтобы, как он написал в мемуарах :
«…поздравить Рея. Он долгое время был нашим другом, и я обожаю его музыку. Только из-за него я и поехал; вообще-то я не люблю всю эту политическую показуху»./Дэвис М. Автобиография. М. София, стр 493/.

Майлс очень живописно рассказывает в своих мемуарах про детали того знаменитого визита. Общение с президентом оставило приятное впечатление, но Майлс не преминул списать это ощущение на профессиональное актёрское мастерство Рональда Рейгана :
«…Сначала мы сидели на торжественном обеде в Белом доме с президентом Рейганом и государственным секретарем Джорджем Шульцем. Когда меня представили президенту, я пожелал ему удачи в делах, и он сказал: «Спасибо, Майлс, удача мне не помешала бы». При личном общении он оказался довольно приятным парнем. Думаю, притворялся из всех сил. Он ведь политик, господи, правый политик. Остальные политики гнут влево. И почти все они нагло обворовывают страну. Неважно, республиканцы они или демократы, они в политике только потому, что там можно хорошо поживиться. Политиков не волнует судьба американского народа. Они только и думают, как бы разбогатеть, впрочем, как и все остальные жадюги». /Дэвис М. Автобиография. М. София, стр 493-494/.

Видно, что Майлс не испытывал ни малейшей эйфории по поводу того, что сам президент США удостоил его беседы. Он не верил, что каким-то непостижимым образом люди, ещё вчера считавшие расовое разделение, в котором белые были господами чёрных, могли бы воспылать необъяснимой любовью к потомком своих чернокожих рабов. Но Майлс при этом получал явное удовольствие в том, что обед в Белом Доме дал ему прекрасную возможность проявить весь свой арсенал язвительности и эпатажа. И сами белые предоставляли ему походящие поводы для этого. Майлса всегда отличал отменный вкус и привычка изысканно одеваться. Когда он бывал в хорошей форме и после долгой «завязки», он всегда был очень привлекателен, несмотря на все изъяны своей внешности, как врождённые, так и приобретённые. При этом он всегда держался очень независимо, не заморачиваясь правилами этикета. Стремление быть лучше всех, его жизненный девиз «Miles Ahead», который, как мне кажется на его языке означал не что иное, как «вперёд, Майлс», предопределяли его неизменное первенство во всём, частенько вызывая в его белых визави бессильную злость и досаду. И в тот раз таких эпизодов тоже было не мало…

«На мне был моднющий длинный черный фрак от японского дизайнера Кошина Сато. Сзади, на спине, на нем была вышита красная змея, обшитая белыми блестками. Еще на мне были два жилета, тоже от Кошина, один красный, другой белый из шелка в рубчик, серебряные цепи через всё это и блестящие брюки из черной кожи. Когда я вышел в туалет пописать, там была очередь из совершенно одинаковых мужчин в смокингах, естественно, они все меня сразу возненавидели. Но один парень заметил, что ему нравится мой прикид, и спросил, кто модельер. Я ему сказал, и он ушел довольный, но остальные чванливые белые были страшно злы». /Дэвис М. Автобиография. М. София, стр 495/.

Конечно же, это был один из его триумфов. И ему было наплевать, искренни ли белые в своём стремлении загладить вину своих предков перед бывшими рабами. Он знал, что он лучший, и он сумел им это доказать. Вышел на ринг и всех нокаутировал…

Во время обеда жена одного из политиков, решив видимо польстить Майлсу и зная, что он джазмен (то ли певец, то ли инструменталист), задала ему вопрос о том, что такое джаз и почему эту музыку нужно поддерживать. Майлса её высокомерие и фальшивые манеры взорвали и после обмена взаимными уколами, их диалог завершился чем-то вроде нокдауна.

На вопрос Майлса : «Вы действительно хотели бы знать, почему джазовую музыку в этой стране недооценивают?» дама ответила утвердительно и тогда Майлс разразился тирадой:

«На джаз здесь не обращают внимания потому, что белые хотят подгрести под себя всё. Белые, вот как вы, например, любят во всём быть первыми, но им это не удаётся, когда дело касается джаза и блюзов, потому что эти вещи созданы чёрными. И поэтому, когда мы играем в Европе, тамошние белые ценят и понимают нас, они знают, кто и что создал, они это признают. Но большинство белых в Америке скорее удавятся, чем это признают».
/Дэвис М. Автобиография. М. София, стр 496/.

По словам Майлса дама эта «…вся покрылась красными пятнами, со злостью посмотрела на меня и сказала:
— Да что вы такого особенного сделали? Почему вас сюда пригласили?»

Это было уже слишком и Майлс, считая, что эта особа сама напросилась на отповедь, пошёл уже на откровенную грубость, чем привёл в замешательство даже президента. Смерив даму взглядом, полным презрения, взглядом, в котором, наверное, была спрессована вся его наболевшая досада, он произнёс:
«Знаете, я изменял направление музыки пять или шесть раз, вот что я сделал, и потом, я не верю в исполнение исключительно произведений белых».
Затем, выдержал паузу, и, словно бросая перчатку, выпалил, как это он умел проделывать во время своих головокружительных импровизаций:
«Ну а теперь вы мне скажите, что вы такое сделали, кроме того, что вы белая, а на это мне наплевать? В чем ваши потуги к славе?»

Это прозвучало, конечно, грубо, тем более, что слова эти были обращены к женщине. И не просто к женщине, а жене, быть может, одного из тех политиков, которые и вершили тогда государственными делами. Но в этом и был весь Майлс. Он спорил не с женщиной, он бросал вызов системе, которую эта женщина, её муж и многие из собравшихся чиновников представляли на том злосчастном обеде. В этот момент он, возможно, вспомнил и тех полицейских, что в 1959-ом проломили ему голову дубинкой за то, что какой-то чёрный посмел стоять рядом с белой женщиной и запросто разговаривать с ней. Или о своём дяде Френке, окончившем два университета, издававшем журнал, принадлежавший самому Рокфеллеру, но всё равно остававшемся человеком второго сорта, которому до конца жизни так и было запрещено сидеть на скамейках с надписью «только для белых». И наверняка он думал о своём отце, Майлсе Дьюи Девисе Втором, блестящем стоматологе, возглавлявшем свою профессиональную гильдию, дерзнувшем купить дом в престижном районе, но всё равно оставшемся для своих белых соседей «нежелательной персоной» и, как написал об этом Лерой Джонс: «…для многих так и остался черномазой диковинкой в белой рубашке и галстуке».

Как признавался Майлс в своих мемуарах, это была одна из самых отвратительных ситуаций в его жизни. И попал он в её не по своей вине, а потому, что пропасть между белыми и чёрными оставалась всё той же, что была во времена его дедушки и отца. Несмотря на все внешние проявления либерализма в расовых вопросах, внутренне ни белые, ни чёрные не стали ближе друг другу. 

По словам Майлса, ему было «…просто противно в этом Вашингтоне, стыдно было смотреть, как все эти важные белые, правители страны, совершенно не находят общего языка с чёрными и ничего не хотят знать о них! Тошнотворно было учить белых ослов, которые ничему не хотят учиться, но чувствуют себя вправе задавать тупые вопросы. Почему какой-то стервец должен ставить меня в неловкое положение из-за своего невежества?» /Дэвис М. Автобиография. М. София, стр 497/.

От дерзких слов Майлса Девиса в зале повисла напряжённая тишина. У дамы, с которой Девис вступил в полемику, задрожали от обиды губы, а президент Рейган, словно и не служил никогда в Голливуде, буквально впал в ступор. Он растерянно озирался по сторонам и не знал, как замять неловкую ситуацию, грозившую полным фиаско в вопросе сближения рас. Один только слепой Рэй Чарлз, замечательный певец и музыкант, продолжал ослепительно улыбаться. Ему ведь не был виден ни гнев Майлса, ни дрожащие губы обиженной дамы. Но мне почему то кажется, что своим обострённым слухом он всё это услышал в тишине, повисшей над президентским столом, уставленным изысканными деликатесами. Наверняка он услышал и боль Майлса, знакомую и ему самому ещё со времён нищего детства. И, думаю, что Майлса он не осуждал, а потому и продолжал улыбаться, сверкая своими превосходными зубами, белизне которых позавидовал бы любой белый… 

Майлса задело то, что из-за невежества высокомерной светской львицы он оказался в совершенно глупой конфликтной ситуации и должен был ещё чувствовать себя виноватым. А всё потому, что по его убеждению белые считали ниже своего достоинства, проявление интереса к жизни и музыке чёрных, чтобы понять о них нечто, отличное от расхожих домыслов и газетных сплетен. Послушать пластинки, почитать книги о джазе…

И ещё его удручало поведение президента, проявившего полную беспомощность в совершенно обыденной ситуации. Вот как он вспоминал это:
«…Ну что это такое —президент сидит и не знает, что сказать. Господи, помощники должны были написать ему какую-нибудь шутку, но вокруг ни одного умника не оказалось. Только кучка идиотов с пластмассовыми улыбками и безупречными манерами. Ну и дерьмо.»
/Дэвис М. Автобиография. М. София, стр 497/.

Прошли годы. В 1991-ом не стало Майлса. И многое с тех пор изменилось. А кабинет Рейгана, который потом будут по очереди занимать то Буши, то Клинтон, на восемь лет стал вотчиной афроамериканца. И не есть ли в этом заслуга так же и Майлса, дерзнувшего в одиночку принять вызов системы и победившего её, быть может взойдя в тот день на первую ступеньку лестницы, в итоге вознёсшей его в небеса обетованные ?

Попытка окинуть общим взором необъятное по широте и диапазону музыкальное наследие Майлса Девиса заранее обречена… Слишком громаден этот пласт и каждый срез его-это отдельная исследовательская работа. Когда Майлс утверждал, что именно ему удалось неоднократно менять направление джазовой истории, то, несмотря на ропот большинства критиков, в этом не было ни капли лжи. 

Хотя и была изрядная порция тщеславия. Не всегда он первым предлагал новации, но он имел необъяснимое чутьё в выборе курса. Он всегда был флагманом, бесстрашно выбиравшим пункт назначения. А весь джазовый флот невольно менял старый курс и шёл за Майлсом. Поэтому вряд ли имеет смысл рассуждать о том, какая из его работ была наиболее значительной. Каждый его альбом (точнее серию стилеобразующих работ) можно назвать эпохальным. Возможно, что одним из самых влиятельных был Milestones, задавший направление ладовым импровизациям. Ещё и потому, что все участники этого альбома были в расцвете творческих сил и в прекрасной форме. 

Правда он не стал таким рекордсменом продаж, как следующий, Kind of Blue, но звучит он при этом не менее свежо и увлекательно. Конечно, на Kind of Blue  за роялем великолепный Билл Эванс 

и это меняет многое. Мне жаль, что состав этого секстета, который с приходом Билла Эванса стал одним из самых легендарных в истории джаза, так быстро распался. Особенно жаль, что ушёл Колтрейн, 

  

самый любимый саксофонист Девиса. Майлс очень не хотел отпускать Колтрейна, но тот был, словно одержим своим новым проектом. Возможно, чувствовал свой скорый финал. А сохранись этот состав подольше, история джаза, возможно, пошла бы по-другому. Но случилось всё так, как случилось. И многие из тех легендарных звёзд погасли до срока.

Почему то судьбы большинства джазовых легенд печальны и трагичны. Конечно и с обычными людьми, в том числе и музыкантами других жанров, случаются разные неприятности и трагедии. Но именно судьбы джазменов часто окружены каким-то особо печальным ореолом трагичного или раннего ухода, ухода на самом пике. Может быть, всё дело в blue notes, которые наряду со свинговой пульсацией делают джаз джазом?

Если спросить у музыковеда, знакомого с джазовой теорией, что означает понятие blue notes, то со стопроцентной вероятностью в ответ можно ожидать нечто про пониженные или повышенные ступени диатонического ряда и прочие отвлечённые вещи, имеющие с джазом мало общего. На самом деле эти ноты пришли в джаз из блюза и имеют чисто вокальную природу. Согласно всем догматам музыкальной теории эти ноты сыграть невозможно. Ни на рояле, так как они не совпадают с клавишами. Ни даже на духовых инструментах с клапанной механикой. Их можно спеть, и на практике джазовым музыкантам удаётся  извлекать  blue notes практически из любых известных музыкальных инструментов. Они просто научились петь их на своих трубах, кларнетах, саксофонах. Исключение составляют клавишные инструменты, включая разного рода ксилофоны и подобные им инструменты.

Именно в тот момент, когда новоорлеанскому корнетисту Бадди Болдену удалось впервые извлечь такие звуки из своего видавшего вида инструмента, и началась история джаза. История, сыгранная ими в blue notes. И у каждого джазмена эта "Рапсодия в блюзовых тонах" превратилась в их судьбы, столь же необъяснимые и непостижимые в привычных образах и терминах, как необъяснимы в понятиях общепринятой музыкальной теории эти загадочные  blue notes.

Леруа Джонс говорил, что Майлс Девис родился с лестницей, ведущей в небеса. Наверное не он один родился с такой лестницей. Многим его  коллегам и соратникам тоже было суждено пройти этой лестницей, ступенями которой и являются непостижимые обычным людям blue notes. А сам Майлс ухитрился занять на этой лестнице одну из высших ступенек.